А он искал так долго, что после и сам не верил,

Весь свет обошёл и где только не был….

Жизнь по секундам мерил, и она бежала быстро,

Только вот не могла догнать она его мысли….

Чистые, светлые… Рука трезвая писала

На листке бумаги только то, о чём душа мечтала…

И всё было мало, пока не обрёл он то,

Что стало зеницей ока для него.

Жизнь обрела смысл, будто началась снова,

Вот тогда он поклялся и дал себе это слово,

Оберегать, хранить, лелеять, защищать,

Потому что больше смерти боялся потерять

Доброту глаз, правдивость фраз,

Искренность помыслов – всё, о чём говорил не раз,

Молчал лишь о том, что боялся сказать,

Кому-то, даже себе.… И клялся опять.

Дав самому себе слово хранить зеницу ока,

Что искал всю свою жизнь в краях далёких.

Весь свет обошёл, искал, растрачивая жизнь,

И она манила его, и только в мыслях

Он осознавал, лицезрея лишь души крупицы,

Что уже нельзя, что поздно остановиться,

Он продолжал стремиться, бежал против ветра,

Своим железным правилом плевал на все запреты.

Каждый свой новый день он начинал с молитвы,

Просил у Бога помощи, и тот давал ему сил.

В поисках тратил себя - больше, чем есть,

Проходил любые преграды и без доброй весть…

Порой оставался в здравии, порой хворал,

Видел в лицо смерть, но всё равно стоял.

Он ошибался лишь в том, что не смотрел назад,

Хотя был острее бритвы его взгляд.

Верил, что никак не пропустит мимо глаз,

То, зачем в огонь и воду, за что жизнь отдаст

Странствия были столь долгими, и он устал,

Что после долгих лет в отчаянии закричал:

К чёрту может быть! Быть может, нет ёё,

Этой зеницы ока, ради чего всё,

Значит, ты жизнь готов отдать за ни за что,


За то, чего на самом деле нет... Пустое это…



Вкус пищи становился пресным, стало глупо,

То, что раньше было интересным, лестным,

К речам окружающих, как будто уважающих его,

Он относился с ровным безразличием,

Ценил своё отличие, несклонность менять обличия,

Не тратить время на пустые разговоры и споры,

Посвящать себя поискам, посредством строк, словно мотая срок,

Среди серости своих стен

Они несли ему взамен возможность понять себя, любя или гневя,



Он продолжал писать, держался в стороне

Учился понимать людей по жестам, подвергал всех тестам,

Пытался пить, ложь и искренность, что редко,

И строки едко ложились на бумагу, формируя сагу,

Повесть, как у Блока, что модна у людей ложь,

Благородна смерть во имя глупости,

Что доброта и чистота уступили скупости,

Он продолжал гранить из слов рифмы,

Из рифм – строки, из строк бриллианты мыслей,

Что чувства в этом мире – фикция, и как традиция,

Сложилась композиция – из злости, из зависти,

Из прогнившей совести, из сырости сердец,

Те, что глупец уже давно у трона,

И что венец из алчности его корона,

Что конец, за каждую улыбку приходится платить слезою,

Кривой тропою пробираться тёплой жизни,

Отчизне нету дела до таких, как он

Людской жаргон сменил колокольный звон

Легко смещался он кумирами, пунктирами он отмечал за главой главу,

И когда казалось, что наступил апогей его мастерству,

Он понял, что и есть зеница ока этот дар от бога, видеть,

И отражать, помогать, избежать, хранить и доносить

До людей, что не бывает бесконечных дождей,

Что не бывает для души вождей,

Под грязью будет погребён, впитавший грязь итогом,

И каждый в ответе перед одним лишь богом.